8. Похмелье свободы

В молодости людям свойственно переоценивать свои силы. Мы с Витькой не стали исключением, и взятый с вечера литр самогона на двоих определенно был сильной переоценкой наших возможностей. Утро нового дня началось с истошного вопля тети Гали:

‒ Ах вы мудаки, бля! Охуели совсем? Ну-ка встали и убирать бегом, иначе сразу на хуй выселю!

Вычурные и многоэтажные матерные конструкции продолжали извергаться бесконечным потоком, но дополнительной информации не несли. Я с трудом открыл глаза и увидел, что лежу на кровати в одежде, в комнате страшный бардак, на «рабочем столе» видны остатки вчерашнего «праздничного ужина», а на пороге стоит тетя Галя и продолжает орать, гневно размахивая руками. Приподнявшись на локте, я увидел, что главной причиной ее гнева явились обильные рвотные массы, феерично разбрызганные по полу и кровати Витьки. Я оглядел свою одежду и убедился, что с украшением комнаты постарался мой сокамерник, но легче от этого не стало.

Сам Витька продолжал дрыхнуть, невзирая на громкие вопли хозяйки. Оскорбленная невниманием к своему выступлению, она исчерпала запас ругательств и перешла к активным действиям: схватила провинившегося за воротник футболки и, стряхнув с кровати, принялась чуть ли не тыкать носом в следы его вчерашней деятельности. Витька не сопротивлялся и мычал что-то невразумительное. Наконец, тетя Галя утомилась, отпустила его и предупредила:

‒ Так, мудилы, мне надо в райцентр смотаться. Вернусь часа через три. Если тут не будет идеального порядка ‒ собирайте вещи и уебывайте на хер!

Она вышла из флигеля, размашисто хлопнув дверью на прощанье. Витька, простояв полсекунды, рухнул обратно на кровать, а я, напротив, предпринял попытку подняться. Самочувствие было отвратительное, страшно болела голова, во рту отвратительная сухость, и вообще хотелось потерять сознание, чтобы все это закончилось.

‒ Ты как? ‒ еле ворочая языком, спросил Витька.

‒ Херово. Пить хочется.

‒ Мы, по ходу, на пары проспали?

‒ По ходу, да, ‒ согласился я.

‒ Сходи за водичкой, а? Не хочу в таком виде перед девчонками показываться.

‒ Они на парах должны быть, ‒ заметил я. ‒ Но схожу, конечно.

Не мудрствуя лукаво, я притащил с кухни полный чайник воды, и Пират припал к его носику, как только что откопанный Саид. Напившись, он снова рухнул на кровать и заговорил более осмысленно:

‒ На пары идти нет резона. Давай сейчас на уборку навалимся, а потом затеем большую стирку. Как раз до прихода девчонок управимся.

‒ Как блевать, так ты, а как стирать, так вдвоем, ‒ недовольно пробурчал я, оторвавшись от чайника. ‒ Ладно, давай начнем.

Мы посвятили наведению порядка и стирке большую часть дня. По-прежнему болела голова и настроение было более чем тоскливым. Спустя часа четыре явилась тетя Галя и, удовлетворенная качеством уборки, прочитала нам получасовую лекцию о моральном облике студента вообще и о вреде пьянства в частности. После ее ухода интенсивность работы резко снизилась, мы кое-как развесили белье и, затарившись в магазине тушенкой, принялись готовить макароны «по-флотски». Вскоре после того как мы расположились на кухне, стали возвращаться с занятий девочки. Первой пришла Лена, она молча проследовала в комнату, не ответив на наше приветствие, со своим обычным надменным видом. Когда за ней захлопнулась дверь, Витька смешно спародировал ее выражение лица и королевскую походку. Затем вернулись Света и Саша, они весело смеялись и что-то обсуждали, но, увидев нас, резко прервали разговор. На удивление, они словно скопировали холодное отчуждение Лены и, ответив на приветствие только коротким «здрасьте», ушли из кухни. Последней пришла Настя, она поздоровалась как обычно и даже слегка улыбнулась, но тоже сразу скрылась в комнате. Мы закончили готовить и пообедали в полном молчании. Состояние постепенно улучшилось, и возвратился утраченный утром интерес к жизни. Витька молча кивнул на чайник, я ответил «давай», и тут раздался стук во внутреннюю дверь:

‒ Парни, вы скоро? ‒ холодно спросила Лена. ‒ Освободите, пожалуйста, кухню!

‒ Еще минут десять, ‒ сказал Витька.

Но я сердито замотал головой и объявил:

‒ Нет, мы уже закончили, сейчас уходим.

Витька выключил чайник и последовал за мной. Когда мы зашли во флигель, он удивленно спросил:

‒ Ты чего? Чаю же хотели попить.

‒ Ничего, сейчас что-нибудь придумаем, ‒ отмахнулся я. ‒ Ты вчерашний вечер хорошо помнишь?

‒ Ну, так. Помню, сидели, музыку слушали. Потом в магазин ходили, за колбасой, и «буратино» взяли, чтобы запивать, а то он на вкус не ахти оказался. Потом еще сидели, говорили, а дальше я заснул, кажется, ‒ вспоминал по порядку Витька.

‒ Я тоже примерно так же помню, только магазин очень смутно, ‒ признался я. ‒ Но, похоже, мы еще и к девчонкам ходили или пытались сходить. Возможно, наговорили лишнего, и они теперь на нас обижаются. А может, и еще чего сотворили.

‒ Вот бля, ‒ выдохнул Витька. ‒ Я как-то об этом не подумал. Но если бы мы правда к ним вломились, нас бы уже тетя Галя выселила.

‒ Логично, ‒ согласился я. ‒ Но отношение к нам определенно ухудшилось.

‒ Ну и фиг с ними! ‒ махнул рукой Витька. ‒ Свет клином не сошелся. Думаю, надо на учебе сконцентрироваться,­ как бы нам день прогула боком не вышел. А девчонок у себя на курсе поищем, у меня на потоке есть симпатичные, уверен, у тебя тоже.

Именно в тот вечер мы впервые заглянули в конспекты, написанные за первые три дня. Даже пытались читать вслух и обсуждать, что же мы такого понаписали. Выходило очень плохо, и было совершенно непонятно, как это все нужно будет учить, а тем более сдавать на экзамене. Была, конечно, некоторая надежда на учебники и практикумы, которые должны были выдать после лекционной недели, но тревожное чувство и неуверенность в своих силах заметно увеличились. Из приятных моментов я вспомнил про кипятильник, который дал мне отец перед отъездом. Это был раритет советских времен, верный спутник его дальних командировок, но еще вполне работоспособный.

С чаем из литровой банки жизнь стала заметно лучше, и мы стали строить планы по дальнейшей автономизации нашей берлоги. Было решено разжиться маленькой электроплиткой, ведром и парой пластиковых канистр для воды. Острее всего стоял вопрос с холодильником, но тут все наши надежды возлагались исключительно на холодную погоду.

Вечером, когда уже совсем стемнело, я возвращался по тропинке из туалета и чуть не споткнулся о Веру, которая сидела на лавочке под деревом. Она как специально вытянула ноги на дорожку и задумчиво курила, глядя в звездное небо.

‒ О, привет, трубадур! ‒ насмешливо окликнула она меня. ‒ Проспались уже?

‒ Привет! Типа да, ‒ угрюмо буркнул я.

‒ Голова не болит, может, пивка? ‒ участливо спросила Вера. ‒ Вы вчера джазов давали будь здоров. Я хоть и крепко сплю ‒ и то проснулась!

‒ Нет, спасибо, я теперь не пью, ‒ отказался я и с тревогой спросил: ‒ А что вчера было?

‒ А ты не помнишь? А-ха-ха-ха-ха! ‒ разразилась Вера громким смехом. ‒ Вот это вы, парни, дали, еще и напились до беспамятства. ‒ Она продолжала смеяться, наклонившись вперед и выронив сигарету. Мне показалось, что это нервный припадок, но я не знал, как его остановить. Наконец Вера немного успокоилась и сказала: ‒ Вот насмешил. Но я не буду тебе рассказывать, сами вспоминайте. Или вон у девочек спросите, они всё в красках изобразят!

‒ Вера, ну расскажи, пожалуйста, ‒ нервно попросил я.

Но Вера поднялась и категорично замотала головой:

‒ Нет-нет, и не проси. Я оставлю это удовольствие вам. Пусть твой сокамерник радуется, что я Ваську не рассказала, что он вчера морозил. Он бы ему в ебало точно настучал.

В недоумении я вернулся в наш флигель и пересказал разговор Витьке. Он воспринял известие совершенно спокойно и классическим жестом махнул на все рукой:

‒ Да и фиг с ними, как я уже сказал. Нашлись принцессы. Такие за нами еще табуном будут бегать, к гадалке не ходи.

В оставшиеся два дня недели общение с девушками свелось к минимуму ‒ в лучшем случае «привет ‒ пока». Один вечер мы провели дома в обычном безделье, а в другой, последний перед выходными, решили отправиться в «анатомичку» ‒ клуб по интересам всех ветеринаров-первокурсников. Дело в том, что лекций и практических занятий по анатомии было категорически недостаточно для того, чтобы выучить особенности анатомии и все латинские названия костей и внутренних органов множества животных. Медикам в этом отношении повезло больше ‒ у них область изучения ограничена только человеком. Ветеринарам же предстояло знать наизусть по-русски и по-латыни строение: коровы, лошади, свиньи, овцы, кошки, собаки и мышей с крысами. Поход в анатомичку был сродни посещению читального зала библиотеки. Мы приходили в старинное двухэтажное здание, расположенное на краю университетского городка. Дореволюционной постройки, с остроконечной крышей и стенами из замшелого кирпича, оно очень напоминало замок вампира, а мрачные ели, окружающие здание, усиливали это сходство. В анатомичке каждый студент в обмен на студенческий билет мог получить ящик с костями и посвятить несколько волнующих часов их изучению.

Напуганные на лекции сложными терминами, будущие ветеринары толпой валили в анатомичку, и в первые дни там буквально яблоку негде было упасть, а за самыми редкими костями выстраивалась очередь. Однако отсутствие преподавателей и самостоятельный характер занятий накладывали свой отпечаток. Ближе к концу занятий общение принимало неформальный характер, студенты начинали устраивать фотосессии с костями или даже надевать фрагменты скелетов на себя, как причудливую некромантскую броню. Здесь я начал более-менее общаться с однокурсниками и разговорился с тем широколицым парнем, что сидел со мной за партой в первый лекционный день. Ему, мне и Витьке достался один ящик костей на троих, и мы волей-неволей познакомились.

‒ Юра, – представился парень. – Я с моря, с рыбацкого поселка. Батя на рыбкомбинате ветсанэкспертизой заведует, вот и заслал меня сюда.

Мы назвали свои имена.

Наш новый знакомый оказался знатным балагуром, и занятия с костями постоянно прерывались травлей анекдотов и рыбацких баек. Юра страстно любил море, в детстве хотел стать моряком и был не чужд романтики. Он, как и мы, жил не в общаге, а на «квартире» у своей троюродной бабушки, которая ему готовила, стирала и строго следила за поведением. Видимо, это была одна из причин с первых дней увлечься анатомией – все что угодно, лишь бы скрыться от бдительного бабушкиного надзора. Всю эту информацию, а также много чего еще из Юриной жизни мы узнали за первый же вечер в анатомичке, так как говорил он практически без умолку. Под конец вечера выяснилось, что по стечению обстоятельств я оказался с ним в одной группе. Узнав об этом, Юра на прощанье заметил:

‒ Это замечательно, Ярик. Вот со следующей недели вся наша группа соберется, и надо обязательно забухать. Ну, за знакомство, а как же иначе? Я так уже познакомился слегка, у нас точно четыре девчонки классные и армян такой мелкий, да ты его знаешь, за партой с тобой сидел. Ладно, пацаны, мне пора. А то, если я после десяти появлюсь, бабка сразу бате доложит, а он мне спуску не даст.

На следующий день, в субботу, у нас было только две лекции, и после них большинство студентов, живших не слишком далеко, намеревались поехать домой на выходные. Жители же соседних регионов (как я потом выяснил, их была примерно треть от общего числа студентов), а также дальних деревень оставались в университетском городке. Так как в поселке было очень плохо с транспортом, студенты брали с собой дорожные сумки прямо на пары, ибо автобусы до районного и областного центров отправлялись сразу после окончания второй пары, а следующих пришлось бы ждать три-четыре часа. Это придавало утренней толпе, спешащей к корпусам, особенный колорит. По объемистым сумкам сразу можно было определить, кто сегодня, радостный, торопится домой, а кто останется скучать в общежитии. Наших соседок это тоже коснулось, но в эти выходные домой собралась только Лена, а остальные утром отправились налегке. Лена же с трудом волокла огромную клетчатую «корейскую сумку», точь-в-точь такую, как у знаменитых  в девяностые челноков. Витька не выдержал и, подойдя к ней, уговорил принять помощь. Метров пятьдесят спустя он призывно помахал мне, и дальше сумку, оказавшуюся очень тяжелой, мы понесли вместе. Лена, мило улыбаясь, шла рядом и делала комплименты нашей силе и мужественности. Под конец она принялась уговаривать Витьку донести ее сумку после пар от кафедры бухучета до автобуса. Учитывая прошлое холодное безразличие, эта просьба выглядела странно, но, к моему удивлению, Витька радостно согласился, несмотря на то, что тащил на плече еще и свою дорожную сумку. Я от почетной миссии вежливо отказался, сославшись на то, что моя лекционная аудитория далеко от кафедры бухучета и я попросту не успею.

Когда занятия окончились, к остановке ринулась огромная толпа студентов, нагруженная сумками. Это было похоже на массовый марафонский забег, только с грузом. Посадка в автобусы осуществлялась без всякой очереди, по праву сильного и ловкого, поэтому чем-то напоминала гладиаторские бои. Как только дверь открылась, толпа хлынула в автобус с такой силой, что он закачался, будто катер на волнах. Водитель едва успевал принимать передаваемые купюры, но я уверен, что кое-кто сумел в этой сутолоке проехать зайцем. Витька и Лена не успели на этот автобус, а мне посчастливилось втиснуться одним из последних. Очень ярким впечатлением при посадке стало появление длинного худого парня в камуфляжной майке и с походным рюкзаком. Он перевесил рюкзак на живот и с разбегу вклинился в толпу. В считанные секунды, как сверло, ввинтился в автобус и даже сумел занять одно из последних сидячих мест. Следует отметить, что, когда автобус тронулся, он уступил место симпатичной девушке, стоявшей рядом, наверное, за тем и занимал. Я тогда поразился его ловкости, так как сам, придя намного раньше, только чудом сумел уехать.

Стоя в переполненном автобусе, прижатый к входной двери, я размышлял о первой неделе своей учебы. В выпускном классе я представлял студенческую жизнь совсем иначе, и первая неделя стала временем больших разочарований. Мне казалось, что впереди ждет только унылая серость, монотонная зубрежка и трудные экзамены. Дополнительно напрягал неустроенный быт, плохое питание и туалет во дворе. Я снова сомневался, может быть, попытаться перевестись в городской вуз, жить дома с родителями и избавиться хотя бы от части проблем? Если свобода и самостоятельность не приносят никакой радости, то зачем они нужны?